О Венеции невозможно говорить, все на уровне эмоций. Бродский в «Набережной неисцелимых», в общем-то, попытался рассудительно описать ее (и если не бывать в ней, можно умудриться пропустить его текст среди прочих — не потому, что он хуже, а потому что Бродский весь прекрасен). Но сравнение с раем выдает его сполна — за сорок лет ничего не изменилось, и даже поэтам не хватает слов.

Не хватает и фотографий: «как бы то ни было, ты подчиняешься приказу и хватаешь камеру, дополняющую что зрачок, что клетки мозга. Придись этому городу туго с деньгами, он может обратиться к Кодаку за финансовой помощью — или же обложить его продукцию диким налогом. И точно так же, пока существует этот город, пока он освещен зимним светом, акции Кодака — лучшее помещение капитала». Что и объяснять, дело не в кодаке — даже когда мы будем поголовно ходить в окулусах или аналогах, технологии не хватит, чтобы все это передать. Лишь бы город выстоял, а не повторил подвиг Атлантиды.

В младших классах мы не до конца понимали, кто такие Продиджи или Нирвана, но чувствовали, глядя на горящие глаза старшеклассников, что вот он, пульс времени. И они так же, как пленки кодака, остаются в воспоминаниях энтузиастов, входят в фольклор, передаются на всевозможных носителях — но, как и все банально прекрасное, как запахи, туманы, сны, отражения, или всплески воды в тупиках мифического тонущего города, никогда не смогут быть переданными до конца.

(январь 2016)